Through the language glass (Часть 2, цветовосприятие и теория эволюции)

(продолжение)

Итак, мы остановились на Гуго Магнусе, который утверждал в 1877 году, что восприятие человеческим глазом цветов формировалось на протяжении истории под воздействием солнечных лучей, попадавших на сетчатку. Постепенно глаз обретал большую чувствительность к цветам - сначала к красному, как к самому интенсивному, затем  - к жёлтому и т. д., причём приобретённая способность различать новые цвета передавалась по наследству, и у каждого нового поколения эта способность усиливалась.

В 1807 году известный нам по школьному курсу биологии Жан Батист Ламарк издал свой труд о преемственности приобретённых признаков. Возможно, знаменитая история с жирафом, которую чаще всего приводят в пример для иллюстрации ламаркианской концепции, отзовётся эхом в вашей памяти: жираф всё время тянулся за листьями на высоких ветках, отчего у него вытягивалась шея, и у каждого следующего поколения жирафов она была всё длиннее и длиннее. (Напоминает сказку Киплинга про крокодила и слонёнка.)

В 1858 году Чарльз Дарвин совместно с Альфредом Расселом Уоллесом публикуют "Происхождение видов" - теорию эволюции путём естественного отбора, которая пришла на смену ламарковской теории преемственности приобретённых признаков. Однако ещё какое-то время концепция Ламарка благополучно соседствовала с дарвиновской, у неё оставалось достаточно много приверженцев, но были и ярые противники. В 1887 году Август Вейсман опубликовал результаты своего исследования, целью которого было опровержение идеи преемственности приобретённых признаков Ламарка. Вейсман с упорством настоящего учёного на протяжении нескольких лет разводил мышей, и каждому новому поколению мышек отрубал хвосты, ожидая, когда же отсутствие хвоста передастся по наследству. Наконец, когда среди 18-го поколения грызунов ни одна особь не родилась без хвоста - не было замечено даже малейшего уменьшения длины хвоста - как и во всех предыдущих поколениях, Вейсман решил опубликовать результаты. Напомним, что про гены науке на тот момент ещё не было известно абсолютно ничего.

21 октября 1878 года в Берлинском зоопарке был невиданный ажиотаж: тысячи людей пришли посмотреть на привезённых из Судана чернокожих дикарей. Разумеется, антропологи тоже заинтересовались диковинными гостями и решили провести эксперимент с разноцветными мотками шерсти, чтобы определить, различают ли они цвета так же, как и мы.

Небольшое отступление в виде экскурса в историю лингвистики: в 19 веке единственными языками, достойными изучения, считались, в первую очередь, латынь и древнегреческий. Немного внимания уделялось семитским и арабскому языку из-за их теологической значимости, и санскриту тоже перепадала капелька внимания, но и то только потому что он был "так похож на древнегреческий и латынь". Разумеется, неплохо были также исследованы местные европейские языки, но даже они считались всего лишь выродившимися формами классических языков древности - чего уж там говорить про бесписьменные языки безграмотных дикарей. Про их изучение не было даже и речи.

Однако всё поменялось с появлением на европейской лингвистической сцене молодого немецкого учёного Вильгельма фон Гумбольдта. Ничто не предвещало того, что спустя какое-то время он совершит революцию в языкознании. Как и большинство европейских лингвистов того времени, он спокойно себе изучал древнегреческий и латынь в университете, но в 1799 году он совершил судьбоносную поездку в Испанию, которая перевернула его мировоззрение. Гумбольдт был поражён баскским языком, совершенно непохожим ни на один другой европейский язык. Он был так впечатлён этим открытием, что после он возвращался в Испанию ещё несколько раз для проведения полевых исследований.

В 1802 году Гумбольдта назначили послом Пруссии в Ватикане, где он смог получить доступ к материалам, собранным миссионерами, ездившими в Южную и Центральную Америку. Среди них были описания языков местных жителей. Гумбольдт, столкнувшийся уже однажды с баскским языком, коренным образом отличавшимся по своей структуре от других европейских языков, понимал, какую плачевную картину эти записи представляли: миссионеры пытались описать языки аборигенов по знакомой им схеме латинской грамматики, а всё, что туда не вписывалось, либо игнорировалось, либо подгонялось под структуру европейских языков. Ведомый искренним желанием разобраться в том, как в действительности функционировала грамматика языков индейцев Центральной и Южной Америки, Гумбольдт переписал многие из этих описаний, постепенно начала вырисовываться истинная структура языков, спрятанная за фасадом латинской грамматики.

Гумбольдт утверждал, что различия в грамматической структуре языка не только отражают существующие различия в мышлении носителей, но и ответственны за его формирование, поскольку "язык - орган, формирующий мысль".

(далее будет следующая и последняя часть)

Through the language glass (Часть 1, язык и цветовосприятие)

Давно уже хотела что-нибудь сюда написать, но всё никак не получалось. На этот раз не только из-за банальной лени или отсутствия достойных тем, но и в связи с множеством произошедших за время моего здесь отсутствия событий: увольнение, подготовка к экзаменам, поступление - и вот, я снова студентка! Времени образовалось чуть побольше, и я, пользуясь случаем, попытаюсь в очередной раз возродить свой бложик из небытия. 

На этот раз речь пойдёт о книге Гая Дойчера Through the language glass, которую мне любезно одолжила на лето Аня. Как оказалось, эта книга уже была переведена на русский, пока я читала её на английском. Очень здорово, что такие книги у нас переводят. Можно сказать, что это научпоп, но это тот вариант, когда о довольно-таки непростых темах автор пишет простым, доступным языком, при этом не упрощая материал до любительского уровня, да так захватывающе, что пробуждается интерес к тому, от чего интерес когда-то отбили. Лично я (хоть и зовусь "лингвистом" в дипломе) многое для себя  открыла (что-то заново), к тому же, книга помогла упорядочить какие-то уже имевшиеся знания, но и не-лингвистам безусловно будет интересно. А я попробую изложить основные моменты, ибо со временем то, что когда-то читал, забывается, а забывать такое не хочется. 

Так вот, история начинается с того, что в марте 1858 года в Вестминстере сэр Уильям Эварт Глэдстоун издаёт свой фундаментальный труд Studies on Homer and the Homeric Age. Глэдстоун был известен своим современникам как успешный политик, член Парламента, а затем и премьер-министр Великобритании. А на досуге Глэдстоун изучал своего любимого греческого автора Гомера и ещё до вступления в должность премьер-министра издал своё 3-томное сочинение, посвященное анализу Одиссеи и Илиады. Исследование затрагивает целый ряд тем: от географии Одиссеи до гомеровского чувства красоты, от положения женщин в обществе во времена Гомера до моральных качеств Елены. И одну из глав, помещённых в самый конец последнего тома, Глэдстоун посвятил восприятию Гомером цветов.

Глэдстоун обратил внимание на то, что описания Гомера, связанные с цветами, бывают порой очень причудливыми и странными: что-то вроде "красного, как вино" моря или овец "с густой фиолетовой шерстью". Но самое поразительное то, что имея перед собой самый прекрасный образец голубого и синего цвета, Гомер ни разу не называет небо голубым, а море - синим. 

По одной из легенд, Гомер был слепым, что могло бы объяснить этот феномен, но Глэдстоун настаивает: описания Гомера во всём, за исключением, цветов, настолько живые, что не могли быть созданы человеком, который не видел мир своими глазами.

Как же тогда объяснить этот парадокс? Глэдстоун предполагает, что во времена Гомера люди видели мир чёрно-белым, как противопоставление света и тени, с прорывающимися сквозь дихромию мазками красного. Цветочувствительность начала зарождаться во времена Гомера, и сначала люди стали различать красный цвет. Вот почему "винный" и "фиолетовый" Гомера следует понимать не как самостоятельные цвета, но как оттенки тёмного. Глэдстоун также делает очень ценное и проницательное наблюдение, опередившее выводы учёных на десятилетия: цвет - абстракция от предмета, имеющего цвет - возможно стал иметь значение для людей с появлением искусственных красителей. Во времена Гомера возможности для создания красителей были достаточно скромны.

Следующая веха в истории изучения вопроса связи языка и цветовосприятия - 1867 год, конференция немецких физиков и натуралистов (за 9 лет до того, как была опубликована книга Дарвина о происхождении видов). На пленарном заседании свою лекцию прочитал молодой филолог, Лазарь Гейгер. Она называлась "Цветовосприятие в древности и его эволюция". Вдохновлённый наблюдением Глэдстоуна, Гейгер решил пойти дальше и проанализировал описания цветов в других литературных памятниках древности, принадлежащих различным культурам: в частности, Ветхий Завет, исландские саги и Коран и также не нашёл в них слов, обозначающих синий цвет, как и во многих других письменных памятниках того времени. Также во многих источниках не нашёл он и слова "зелёный". В результате своих исследований Гейгер приходит к выводу, что слово "синий" в современных европейских языках может происходить от двух источников: меньшая часть - от слов, которые ранее обозначали "зелёный" и большинство - от слов, которые ранее обозначали "чёрный". Такая же тенденция происхождения слова "синий" прослеживается и в неевропейских языках, например, китайском. Этот вывод позволяет предположить, что во всех этих языках на определённом этапе "синий" не выделялся в качестве самостоятельного понятия, а входил в группу понятий "зелёного" или "чёрного" цветов. 

Более того, Гейгер выводит закономерность: развитие цветовосприятия повторяет в своей хронологии последовательность цветов спектра. Сначала возникает восприимчивость к красному цвету, затем к жёлтому, затем к зелёному и только в конце - к синему и фиолетовому. Почему так происходило? - ответить на этот вопрос Гейгер предложил биологам.

14 ноября 1875 года два шведских скорых поезда столкнулись на одноколейном рельсовом пути между Мальмё и Стокгольмом. Поезд, ехавший с опозданием на север, должен был сделать внеплановую остановку на маленькой ж/д станции, чтобы пропустить поезд, ехавший на юг. Поезд притормозил, приближаясь к станции, но затем вместо того, чтобы, повинуясь красному свету, остановиться, он внезапно снова ускорился и проехал мимо станции. Спустя несколько миль поезда столкнулись на полном ходу вблизи маленькой деревеньки Лагерлунда, в результате чего 9 человек погибли и многие пострадали. После расследования и судебного разбирательства, начальник станции был осуждён за халатность, отстранён от должности и приговорён к тюремному сроку на 6 месяцев.

Однако специалист по офтальмологии из Университета Уппсалы, Фритхиеф Хольмгрен, предположил, что причиной аварии стал дальтонизм водителя или машиниста.

Хольмгрен разработал простой и эффективный способ выявления дальтонизма: он показывал людям мотки шерсти 40 разных оттенков и просил выбрать все мотки похожих цветов. Среди 266 работников железной дороги, которых Хольмгрен проверил только на одной линии, оказалось 13 дальтоников, в том числе смотритель станции и водитель.

В 1877 году Гуго Магнус издал свой научный труд, посвящённый развитию цветовосприятия.

В нём Магнус утверждал, что восприятие цветов древними было подобно тому, как мы воспринимаем цвета в сумерках. "Чувствительность сетчатки постепенно повышалась в результате того, что на неё постоянно попадали и оказывали воздействие солнечные лучи." Эта приобретенная повышенная чувствительность сетчатки передавалась следующему поколению, чья цветочувствительность, соответственно, тоже повышалась и т. д. Магнус объяснил хронологию возникновения чувствительности к цветам в той же последовательности, в которой они расположены в спектре, тем, что красный цвет обладал наибольшей энергией и был, таким образом, наиболее интенсивным, жёлтый - меньшей и т. д. по убывающей. Он даже заявил, что будущие поколения людей смогут видеть ультрафиолет. Такие дела. 

Продолжение следует. Дальше - интересней.