Through the language glass (Часть 1, язык и цветовосприятие)

Давно уже хотела что-нибудь сюда написать, но всё никак не получалось. На этот раз не только из-за банальной лени или отсутствия достойных тем, но и в связи с множеством произошедших за время моего здесь отсутствия событий: увольнение, подготовка к экзаменам, поступление - и вот, я снова студентка! Времени образовалось чуть побольше, и я, пользуясь случаем, попытаюсь в очередной раз возродить свой бложик из небытия. 

На этот раз речь пойдёт о книге Гая Дойчера Through the language glass, которую мне любезно одолжила на лето Аня. Как оказалось, эта книга уже была переведена на русский, пока я читала её на английском. Очень здорово, что такие книги у нас переводят. Можно сказать, что это научпоп, но это тот вариант, когда о довольно-таки непростых темах автор пишет простым, доступным языком, при этом не упрощая материал до любительского уровня, да так захватывающе, что пробуждается интерес к тому, от чего интерес когда-то отбили. Лично я (хоть и зовусь "лингвистом" в дипломе) многое для себя  открыла (что-то заново), к тому же, книга помогла упорядочить какие-то уже имевшиеся знания, но и не-лингвистам безусловно будет интересно. А я попробую изложить основные моменты, ибо со временем то, что когда-то читал, забывается, а забывать такое не хочется. 

Так вот, история начинается с того, что в марте 1858 года в Вестминстере сэр Уильям Эварт Глэдстоун издаёт свой фундаментальный труд Studies on Homer and the Homeric Age. Глэдстоун был известен своим современникам как успешный политик, член Парламента, а затем и премьер-министр Великобритании. А на досуге Глэдстоун изучал своего любимого греческого автора Гомера и ещё до вступления в должность премьер-министра издал своё 3-томное сочинение, посвященное анализу Одиссеи и Илиады. Исследование затрагивает целый ряд тем: от географии Одиссеи до гомеровского чувства красоты, от положения женщин в обществе во времена Гомера до моральных качеств Елены. И одну из глав, помещённых в самый конец последнего тома, Глэдстоун посвятил восприятию Гомером цветов.

Глэдстоун обратил внимание на то, что описания Гомера, связанные с цветами, бывают порой очень причудливыми и странными: что-то вроде "красного, как вино" моря или овец "с густой фиолетовой шерстью". Но самое поразительное то, что имея перед собой самый прекрасный образец голубого и синего цвета, Гомер ни разу не называет небо голубым, а море - синим. 

По одной из легенд, Гомер был слепым, что могло бы объяснить этот феномен, но Глэдстоун настаивает: описания Гомера во всём, за исключением, цветов, настолько живые, что не могли быть созданы человеком, который не видел мир своими глазами.

Как же тогда объяснить этот парадокс? Глэдстоун предполагает, что во времена Гомера люди видели мир чёрно-белым, как противопоставление света и тени, с прорывающимися сквозь дихромию мазками красного. Цветочувствительность начала зарождаться во времена Гомера, и сначала люди стали различать красный цвет. Вот почему "винный" и "фиолетовый" Гомера следует понимать не как самостоятельные цвета, но как оттенки тёмного. Глэдстоун также делает очень ценное и проницательное наблюдение, опередившее выводы учёных на десятилетия: цвет - абстракция от предмета, имеющего цвет - возможно стал иметь значение для людей с появлением искусственных красителей. Во времена Гомера возможности для создания красителей были достаточно скромны.

Следующая веха в истории изучения вопроса связи языка и цветовосприятия - 1867 год, конференция немецких физиков и натуралистов (за 9 лет до того, как была опубликована книга Дарвина о происхождении видов). На пленарном заседании свою лекцию прочитал молодой филолог, Лазарь Гейгер. Она называлась "Цветовосприятие в древности и его эволюция". Вдохновлённый наблюдением Глэдстоуна, Гейгер решил пойти дальше и проанализировал описания цветов в других литературных памятниках древности, принадлежащих различным культурам: в частности, Ветхий Завет, исландские саги и Коран и также не нашёл в них слов, обозначающих синий цвет, как и во многих других письменных памятниках того времени. Также во многих источниках не нашёл он и слова "зелёный". В результате своих исследований Гейгер приходит к выводу, что слово "синий" в современных европейских языках может происходить от двух источников: меньшая часть - от слов, которые ранее обозначали "зелёный" и большинство - от слов, которые ранее обозначали "чёрный". Такая же тенденция происхождения слова "синий" прослеживается и в неевропейских языках, например, китайском. Этот вывод позволяет предположить, что во всех этих языках на определённом этапе "синий" не выделялся в качестве самостоятельного понятия, а входил в группу понятий "зелёного" или "чёрного" цветов. 

Более того, Гейгер выводит закономерность: развитие цветовосприятия повторяет в своей хронологии последовательность цветов спектра. Сначала возникает восприимчивость к красному цвету, затем к жёлтому, затем к зелёному и только в конце - к синему и фиолетовому. Почему так происходило? - ответить на этот вопрос Гейгер предложил биологам.

14 ноября 1875 года два шведских скорых поезда столкнулись на одноколейном рельсовом пути между Мальмё и Стокгольмом. Поезд, ехавший с опозданием на север, должен был сделать внеплановую остановку на маленькой ж/д станции, чтобы пропустить поезд, ехавший на юг. Поезд притормозил, приближаясь к станции, но затем вместо того, чтобы, повинуясь красному свету, остановиться, он внезапно снова ускорился и проехал мимо станции. Спустя несколько миль поезда столкнулись на полном ходу вблизи маленькой деревеньки Лагерлунда, в результате чего 9 человек погибли и многие пострадали. После расследования и судебного разбирательства, начальник станции был осуждён за халатность, отстранён от должности и приговорён к тюремному сроку на 6 месяцев.

Однако специалист по офтальмологии из Университета Уппсалы, Фритхиеф Хольмгрен, предположил, что причиной аварии стал дальтонизм водителя или машиниста.

Хольмгрен разработал простой и эффективный способ выявления дальтонизма: он показывал людям мотки шерсти 40 разных оттенков и просил выбрать все мотки похожих цветов. Среди 266 работников железной дороги, которых Хольмгрен проверил только на одной линии, оказалось 13 дальтоников, в том числе смотритель станции и водитель.

В 1877 году Гуго Магнус издал свой научный труд, посвящённый развитию цветовосприятия.

В нём Магнус утверждал, что восприятие цветов древними было подобно тому, как мы воспринимаем цвета в сумерках. "Чувствительность сетчатки постепенно повышалась в результате того, что на неё постоянно попадали и оказывали воздействие солнечные лучи." Эта приобретенная повышенная чувствительность сетчатки передавалась следующему поколению, чья цветочувствительность, соответственно, тоже повышалась и т. д. Магнус объяснил хронологию возникновения чувствительности к цветам в той же последовательности, в которой они расположены в спектре, тем, что красный цвет обладал наибольшей энергией и был, таким образом, наиболее интенсивным, жёлтый - меньшей и т. д. по убывающей. Он даже заявил, что будущие поколения людей смогут видеть ультрафиолет. Такие дела. 

Продолжение следует. Дальше - интересней.

Убегающая Аталанта

Вот это вот удивительно, как информация по интересующей тебя теме сама находит тебя, спустя много времени. Буквально вчера дочитала один очень крутой текст, заявленный как комментарий к книге Майринка, но на самом деле представляющий интерес и сам по себе во многих отношениях, и осознаю, что неправильно классифицировала в своём дипломе аллюзию на Аталанту у Джона Донна как аллюзию с известным денотатом (то есть, аллюзию на довольно очевидный мифологический сюжет, про который легко навести справки и, соответственно, перенести), а оказывается, эта аллюзия возможно несёт в себе куда как более глубокий смысл:

"Еще более явственно связь алхимии и музыки заявлена в трактате Михаэля Майера “Atalanta Fugiens” (“Бегущая Аталанта”, Франкфурт, 1617), являющемся “своего рода “гипертекстом”: трактат являет собой собрание алхимических афоризмов, их изъяснение в стихах, музыкальных фуг, на мотив которых должен петься каждый из стихов, и аллегорических гравюр. Бегущая Аталанта (этот образ взят из древнего мифа о легконогой царевне, которая условием своего брака поставила то, что жених должен быть столь же искусен в беге, как и она) является здесь символом алхимического Меркурия. Убегающий от нее Гиппомен олицетворяет сульфур, а роняемые им вдоль дороги яблоки Гесперид – алхимическую соль, принцип “фиксирующей (т.е. – связывающей) любви” и равновесия. Каждое стихотворение состоит из трех строк, каждая фуга – поется на три голоса и повторяется трижды. Партия яблока ведет мелодию в дорийском ладу, восходя от доминанты (олицетворяющей, по Пифагору, солнце) к тонике (олицетворяющей землю). Две других партии – Аталанты и Гиппомена – образуют канон, вступая с различными интервалами."

Так вот, отрывок из стихотворения Джона Донна Going to bed:

Gems which you women use
Are like Atlanta’s balls, cast in mens views,
That when a fools eye lighteth on a Gem,
His earthly soul may covet theirs, not them.

И далее по тексту:

Like pictures, or like books’ gay coverings made
For lay-men, are all women thus array’d;
Themselves are mystic books, which only we
(Whom their imputed grace will dignify)
Must see reveal’d.

Мистик букс, сукааа!

Трактат Михаэля Майера был опубликован в 1617 году. Когда было написано это стихотворение, сказать сложно - опубликовано, как и другие его стихотворения, оно было уже после его смерти, но известно, что Донн умер в 1631 г. и что священником он стал в 1615 г. В принципе, шанс, что Донн мог написать это стихотворение, несмотря на посвящение в сан, чисто теоретически наверное был. Либо же это просто невероятное совпадение!

Кстати, это то же стихотворение, строки из которого звучат в песне Роланда С. Ховарда Undone:

License my roving hands
And let them go
Above, before, between
Behind, below...

Сверхъестественное в (первобытном?) мышлении

После долгого затишья - небольшая заметка, резюмирующая мой немного затянувшийся опыт прочтения "Сверхъестественного в первобытном мышлении" Люсьена Леви-Брюля.

Что мне больше всего понравилось в книге - это последовательность и систематичность изложения информации, то, как Леви-Брюль ориентировался на не искушенного опытом читателя, перед которым он постепенно разворачивает свою стройную теорию о мистической партиципации и аффективной категории сверхъестественного у представителей так называемых "примитивных обществ" - даже несмотря на то, что советские издатели объединили под одной обложкой 2 книги - перехода даже не было заметно.

Леви-Брюль в основном рассматривал племена Папуа-Новой Гвинеи и Австралии, в частности маринд-аним, арунта и др. Такой выбор обусловлен тем, что по уровню своего развития эти племена могут считаться, пожалуй, самыми примитивными из существующих на сегодняшний момент - внутри них сохранились даже некоторые черты палеолитического общества. Соответственно, нигде больше не может встретиться "вся совокупность столь характерных верований и обрядов".

Эти верования и обряды могут показаться нам глупыми, смешными и бессмысленными с высоты научного и технического прогресса, развития цивилизации, в которой нам посчастливилось родиться, однако уверяю вас, что многие из первобытных категорий мышления никуда не исчезли и периодически иррациональный первобытный страх проглядывает сквозь кажущуюся стабильность нашего спокойного существования. 

Что представляет собой это первобытное мышление?

Первобытного человека всюду подстерегают опасности, причём опасности самого разного рода: от нападения хищника, до природных катаклизмов, от засухи и неурожая до вторжения враждебного племени. Для него все эти опасности представляют собой совокупность необъяснимых явлений (сверх-естественное, нечто неизвестное, что ломает привычный порядок), нарушающих спокойствие и мирное существование первобытного человека. Чтобы как-то поддерживать хрупкую стабильность хода вещей, у него есть предписания, оставленные его предками, которым удалось выжить, спастись от всех дурных внешних влияний. Вместе с жизнью, они подарили потомкам подробный свод правил, что следует делать и чего следует избегать для того, чтобы повторить их судьбу и продолжить род. Этим предписаниям первобытный человек следует неукоснительно, потому что каждая мелочь может сыграть решающую роль в судьбе не только его собственной, но и всего племени.

Один эскимосский шаман Ауа как-то разоткровенничался с исследователем Кнудом Расмуссеном и поведал ему: "Мы не верим, мы боимся. Все наши обычаи исходят от жизни и направлены к ней (они отвечают потребностям практики). Мы не объясняем ничего, мы не верим ни во что (нет представлений, вытекающих из потребности знать и понимать). ...Мы страшимся духа земли, который вызывает непогоду и заставляет нас с боем вырывать нашу пищу у моря и земли. Мы боимся Сила (бога луны). Мы боимся нужды и голода в холодных жилищах из снега... Мы боимся Таканагапсалук, великой женщины, пребывающей на дне моря и повелевающей морскими животными. Мы боимся болезни, которую постоянно встречаем вокруг себя. Не смерти боимся мы, а страдания. Мы боимся коварных духов жизни, воздуха, моря, земли, которые могут помочь злым шаманам причинить вред людям. Мы боимся духов мёртвых, как и духов убитых нами животных. Вот почему и для чего унаследовали мы от отцов все древние правила жизни, основанные на опыте и мудрости поколений. Мы не знаем, как что происходит, мы не можем сказать, почему это происходит, но мы соблюдаем правила, чтобы уберечь себя от несчастья. И мы пребываем в таком неведении, несмотря на шаманов наших, что всё необычное вызывает у нас страх. Мы боимся всего, что видим вокруг себя. Мы боимся всех невидимых вещей, которые нас окружают. Мы боимся всего, о чём говорится в преданиях и мифах наших предков. Вот почему наши обычаи совсем не те, что у белых. Белые живут в другой стране, им надлежит иметь другие правила жизни". 

Сложно более точно и ёмко передать суть верований первобытных людей. Аффективная категория сверхъестественного - это как раз-таки страх всего неведомого. Причины возникновения обычных вещей или явлений не интересуют первобытных людей. Пока всё идёт своим чередом, всё замечательно. Но они сразу же пытаются найти причину чего-то необычного, что нарушает привычный порядок вещей, но найти причину в их понимании этого слова. Если случилось что-то необычное, значит, когда-то было время, когда необычное было обычным, а это просто проявление того необычного, из мира сверхъестественного, господствовавшего в мифическое, доисторическое время, положившее начало всему существующему и происходящему ныне. 

На этой стадии у людей ещё не появилось всемогущего бога, к которому можно было бы обратиться за помощью или покориться его воле. Для первобытного человека всё в мире населено духами - люди, животные, камни, солнце, ветер, вода, пальмы, даже созданные им самим предметы - всё обладает душой. Важно не навлечь на себя гнев какого-либо духа и притягиваемое им (пусть даже неосознанно) дурное влияние. Поэтому туземец всегда тут же отдаст вам понравившуюся вам вещь, не дожидаясь, пока вы её попросите, потому что если вы почувствуете зависть, это неминуемо навлечёт на владельца вещи беду и т. д. 

Если кто-нибудь из членов племени вдруг заболевал, чаще всего местный шаман называл в качестве причины болезни дело рук какого-нибудь злого колдуна, наведшего на человека порчу. Подозреваемым в колдовстве давался проверочный яд, после чего, если человек умирал (а как вы понимаете, вероятность этого была более чем высока), то считалось, что таким образом колдун был обнаружен и устранён.

Предки занимают особое место в верованиях примитивных племён. У маринд-аним существует понятие "дема": "Предками маринд-аним, как и других людей и остальных живых существ вообще, были, очень много времени тому назад, "дема".

Эти "дема" были существами с человеческим и животным обликом, одарёнными чрезвычайными, сверхъестественными свойствами и способностями. Кроме того, они обладали способностью превращаться и совершать всякого рода странные вещи, невозможные больше для ныне живущих людей. Всё, что существовало тогда, было "дема". Настоящих (т.е. таких, каких мы видим теперь) людей, растений, животных в это время (доисторическое, мифическое время) ещё не существовало, в этот период все существа и предметы природы, напротив, обладали ещё необычайными способностями; они потеряли их в течение поколений, чтобы сделаться заурядными людьми, животными, растениями. Всё, что существует ныне, берёт своё начало от "дема". Отчасти сами "дема" превратились в животных, растения и другие предметы; другая часть всего ныне существующего была порождена или произведена "дема" другим путём. Всё это ныне уже не совершается. Поэтому... существа и предметы природы являются родственниками различных кланов, т. к. и те и другие восходят к общим для них предкам - к "дема". (В этом заключается тотемизм маринд-аним или, по крайней мере, один из его аспектов)".

Чтобы заручиться поддержкой предков в каком-нибудь ответственном мероприятии, например, охота или рыбалка, люди проговаривали миф, в котором описывается удача в охоте героя-первопредка, при этом могли совершаться ритуальные танцы с переодеванием в этого мифического героя (для этого они накидывали на себя звериные шкуры и маски - часто с открывающимися створками, демонстрирующими двойную - звериную и человеческую, природу первопредка). Считалось, что таким образом, воскрешалась имевшая место в мифическом времени ситуация, что должно было способствовать подобному же развитию событий в настоящий момент. Тот, кто переодевался в героя мифа становился тем самым героем мифа на какое-то время, он был убеждён в том, что он и есть герой, которого он играет. Это и есть партиципация, сопричастие мифическим предкам.

Когда сажались семена ямса, в землю закапывались камни, имеющие форму, похожую на форму созревших клубней ямса. Семенам читалось что-то вроде "инструкции", что им нужно делать - расти в большом количестве и размере, такими, как закопанные рядом камни, зачитывался миф про возникновение клубней ямса из "дема"-ямса. Было ещё заклинание:

"Вепрь перевертывает землю,

Ямсы перевертыывают землю",

т. е. клубни ямса должны сделаться такими большими, что они разрыхлят почву над собой, как это делает вепрь."

Здесь наблюдается так называемая симпатическая магия - та же, что применялась в известных карго-культах, т. е. магия, основанная на подражании.

Вот ещё одно заклинание, которое произносилось знахарем над больным:

"Попугай улетел,

Кукушка улетела,

Перепёлка улетела,

Болезнь улетела".

Тут же вспомнилось "икота-икота перейди на Федота..."

Можно вспомнить множество других ситуаций, в которых мы поступали так же иррационально, ведомые страхом неизвестного, как и первобытные люди. 

С одной стороны, увлекшись психоанализом, в какой-то момент я поняла, что мне его недостаточно. Можно найти скрытые причины своих действий и психологических установок в своём собственном опыте - возможно, родом из раннего детства, а можно пойти ещё дальше: психология предков, первобытные страхи и верования! Это всё мне очень интересно. С другой стороны, довольно страшно осознавать, что в последнее время складывается такое впечатление, что наше общество возвращается в состояние перманентного первобытного страха и удаляется в, казалось бы, давно забытую область сверхъестественного.
P.S.: Пошло почти полгода - и я наконец-то узнала, что означают эти загадочные рисунки в пещере Кимберли в Австралии. Лень было перепечатывать, так что если кого интересует - фоточки из самой книжки

Немного о восприятии

У Гуссерля есть очень красивая метафора ощущений, которые вызывают у нас объекты, он сравнивает эти ощущения с тенями, которые отбрасывает предмет: "вещь отбрасывает тень (Abschattung), причём различные тени, в соответствии с ракурсом её освещения. Эти тени представляют вещь как данную в разнообразных перспективах, с различных точек зрения. Сами эти тени не несут в себе ничего вещественного, но по тени можно воссоздать предмет. Однако под ощущениями Гуссерль <...> понимал не нечто безжизненное и зависимое, но, напротив, как жизненное, приписываемое им роль, аналогичную роли тени в живописи. В контексте проблемы данности предметов это означает: акты сознания схватывают, формируют вариативные репрезентации-тени и дают вещь не в безжизненной абстракции, но в вариабельности оттенков, т. е. в живой самости (leibhaftig)".

Можно было бы подумать, что вещи понятны. Непонятным, неуловимым кажется, в противоположность вещам, пространство:
"Вещь, даже вещь в себе - это существо говорящее и эгоистическое (ego sum): она говорит в основном о себе: какая она драгоценная, хрупкая, округлая, грубая, полезная, долговечная. Пространство молчит, и даже молчит не о себе. Пространство открывает Другое, другие тела, вещи, а через них и собственное тело, через которое открываются, в свою очередь, теперь уже многие пространства вместе с приличествующими им вещами. 

Вещь можно увидеть, потрогать, попробовать на вкус, превратить в знак, в метку; пространство видеть нельзя: смотреть в пространство - ничего не видеть. Пространство, простор, прострация  - свобода или потеря ориентации, ничто?
Вещи пространственны, пространства невещественны. Вещь сама собой понятна, даже вещь в себе самой; пространство как будто вне познания. Вещь - бытие тварное, даже природная вещь воспринимается именно так, ибо определена; пространство, если и сотворено, то заранее, a priori, до первого дня, как хаос и ночь." (это уже цитата самого В. Молчанова, автора книги, собственно - "Феномен пространства и происхождение времени", которую я недавно-таки осилила)

Но и вещи тоже неуловимы, они прячутся друг за другом, за нами, не показываются до конца:

"Видеть - значит вступить в мир сущих, которые себя показывают, и они были бы не в состоянии себя показывать, если бы не были в состоянии скрываться друг за другом или же за мной. Иными словами, смотреть на объект - значит освоиться в нём и из него постигать все вещи с тех сторон, которые к нему обращены". Помимо этого, любой объект отражает все другие: "Любое видение мной какого-нибудь объекта мгновенно воспроизводится среди всех схваченных в качестве сосуществующих объектов мира, так как каждый из них есть все то, что другие "видят" в нём. <...> Мой человеческий взгляд, т. е. взгляд "не отовсюду", видит вещь с какой-либо одной стороны. С предшествующими видениями и видением других людей он может быть согласован только благодаря времени и языку. Вообразив, по образу и подобию моего взгляда, взгляды, которые ощупывают дом со всех сторон и определяют дом как таковой, я получаю лишь неопределённую серию накладывающихся друг на друга видов объекта, но не сам объект в его полноте." (Мерло-Понти)

После этого мне наконец-то стало чуть более ясно, что имели в виду Фрейд и Лакан, говоря в контексте расщепления "я", о том, что есть некая структура "я", Real-ich, которая навсегда останется непознаваемой для самого субъекта, но доступна Другому. Почему, другие люди ведь тоже не видят нас настоящих, им доступно только та наша сторона, которая им видна с их места, выражаясь метафорически - так же как и с объектами? Но именно некий всеобщий, абстрактный Другой может охватить нас полностью, увидеть наш Real-ich. 

Кроме того, мне очень понравился сам образ - что с тенями, что с отражениями - вообще. Это ведь применимо не только к неодушевлённым объектам, но и к людям. Мы раскрываемся для другого человека с какой-то одной стороны (возможно, с нескольких, но точно не со всех сразу), и в то же время мы таким образом раскрываемся для себя, заполняя тот самый зияющий nihil! Что вообще есть познание, как не различение? Анализ и синтез. Так я представляю себе себя, а так я наверное выгляжу в его/её глазах, а о чём-то я бы не узнала никогда, если бы не встретилась с определёнными людьми в определённых местах при определённых обстоятельствах. Да что там, я бы ничего о себе не узнала, не встреть я людей вообще, начнём с этого - этакий Каспар Хаузер. Оппозиции "я - другой", "верх - низ", "лево - право"  - первоэлементы познания, все классификации - различения различений. Господи, я сейчас заплачу, как же прекрасно о-со-знание! :')

Ni l'un ni l'autre

Многие предъявляют претензии к психоанализу: мол, это всё отвлечённые от жизни рассуждения, теории, которые никак нельзя доказать на практике. Не буду спорить - каждому своё, но могу сказать с полной уверенностью, что с того момента, как я предприняла первую попытку подступиться к лакановской философии и по мере того, как я разбиралась в себе, я всё больше поражалась тому, насколько точно то, что в своей теории излагает Лакан, совпадает с психическими процессами, которые я за собой наблюдала. Теряюсь в догадках: либо же он был гением теории, способным строить правильные гипотезы и находить причинно-следственные связи симптомов и психических расстройств, не будучи вовлечённым в травматическую ситуацию (в конце концов врачи лечат больных и находят лекарства от болезней, что вовсе не предполагает, что они непременно сами должны переболеть болезнью, чтобы быть способными её вылечить - совсем даже наоборот), либо же он обладал удивительной наблюдательностью и очень тонко чувствовал людей, ну а может быть, Лакан пришёл к своим выводам, пережив это всё на своём опыте - в таком случае, это был претерпевший немалые душевные страдания человек, и его теория - сугубо субъективная, но каким-то удивительным образом наши с ним странности и душевные терзания совпали, и мне очень близко то, о чём он пишет. Не могу знать. Однако чем больше я думаю о концепции фантазма, тем больше новых граней я в ней открываю, постепенно моему пониманию открываются ранее недоступные участки, в тот момент, когда я этого менее всего ожидаю.

Фантазм по Лакану можно топологически представить в виде ромбика, сложенного из двух знаков - ∧(конъюнкция - логическое "и") и ∨ (дизъюнкция - логическое "или"). Перед этим ромбиком стоит субъект, за ним - объект а. То есть, как-то так:
    ∧

S  ∨ a

Казалось бы, всё просто: субъект желает объект а, но в логике фантазма всё происходит иначе. Во-первых, желание никогда не направлено непосредственно на объект, оно направлено на тот идеальный образ, который возникает у нас в голове при виде или воспоминании об объекте - некий образ, по которому мы испытываем необъяснимую тоску и томление. Во-вторых, фантазм всегда предполагает, что желание не может быть осуществлено, в первую очередь, по вышеуказанной причине. Наш образ никогда не сможет претвориться в жизнь, он навсегда останется недостижимым и манящим. "Желание никогда по сути не направлено на достижение своего объекта, это такое дело суть которого в самом деле, движении, но никак не в достижении; желание направлено лишь на то, чтобы воспроизводить себя как желание (именно потому излишнее приближение к объекту заканчивается смертью желания, либо страхом, бегством прочь). Таким образом, желание оказывается максимально диалектичным, оно в любой момент может развернуться на 180 градусов, соскочить на иной объект." Фантазм - такая психологическая конструкция, которая стремится поддерживать собственный гомеостаз. Субъекту приходится балансировать между желанием (воображаемым) и объектом (реальным). Здесь работает так называемая логика "кошелёк или жизнь" (∨ - логическое исключающее или). Без одного нет другого. Изначально понятно, что без жизни нет и кошелька, поэтому выбора по сути нет. То же самое и здесь: без желания не нужен объект, но и без объекта, как и без кошелька, плохо. С одной стороны, можно попытаться отказаться от объекта желания, но в этот момент срабатывает механизм сепарации - ∧, логическое и. Объект становится неотделим от субъекта. Отделение от объекта принесёт неимоверную душевную боль - как если бы от человека отняли часть его собственного тела. Если же субъект слишком близко приближается к объекту желания, если он пытается это желание осуществить, он сталкивается с тем, что в лакановской философии называется "смертельной опасностью". Для меня долгое время было загадкой, что за смертельная опасность имеется в виду, и лишь недавно меня совершенно внезапно осенило, что всё предельно просто: смертельная опасность заключается в утрате желания, в смерти фантазма! Как уже было сказано, осуществить желание невозможно: во-первых, потому что то, что мы желаем - не объект а, а идеальный образ объекта а в нашей голове - недостижимо, а во-вторых, потому что столкновение желания с реальностью будет для желания фатальным. Осознав свою неосуществимость, желание умрёт, и фантазм будет разрушен. Но фантазм не хочет быть разрушенным, человек хочет получить свою долю удовольствия, ничем не рискуя, и наша психика нашла выход из этого сложного положения. "Или" превращается в "и" - ромбик замыкается - у субъекта будет и желание (воображаемое), и объект (реаьное), если только притвориться, что объект на самом деле не нужен, если попытаться отрицать желание, а тем временем втихаря приблизиться к объекту желания, пока оно дремлет. Гениально? Но всегда есть но. Нельзя иметь и то, и другое, нельзя и желать, и обладать. "И...и" - в данном случае - то же, что и "ни...ни" (∧ = ∨). Ты не можешь удовлетворить желание, ты не можешь отказаться от объекта. От безысходности развивается невроз, невроз не лечится - почему? Субъект заперт в этом ромбике, выход из которого предполагает некоторое количество больки, которую субъект не готов вынести, предпочитая получать хоть какое-то извращённое наслаждение в своей гомеостатической системе фантазма. Как невротик, могу отметить ещё одно собственное наблюдение: во время особой нагруженности нервной системы ввиду стресса или прочих внешних обстоятельств, контроль над желанием несколько ослабевает, и становится сложнее его отрицать, в результате чего вся система фантазма подвергается опасности и, как следствие, возникает желание сорваться на объекте желания - это ведь всё из-за него, все эти мучения! (хотя конечно же, объект тут не при чём, и винить субъект может только себя, но должен ли?)

P.S.: возможно, спустя какое-то время я перечитаю этот текст, и почувствую то, что называется cringe ("что за хуйню я несла"), но это будет потом.

Если вдруг кому-то это интересно, привожу ссылку http://www.talkingcure.ru/stati/logika-fantazma на замечательные статьи, благодаря которым мне удалось понять хотя бы то немногое, что я попыталась изложить.

Wahrnehmung der Welt

Обожаю бродить по городу неизвестными маршрутами, заполняя белые пятна на моей мысленной карте (их по-прежнему неприлично много). Сегодня я пошла от Звенигородской в сторону Техноложки, оттуда по какой-то из Красноармейских, куда глаза глядят. Дойдя до Новой Голландии и подкрепившись мороженым, я обнаружила, что перестала понимать, где я. Гугл мэпс мне мало помогли, но в конце концов я увидела купол Исаакиевского собора (действительно axis mundi) и пошла на него. На площади раскинулась сцена - видимо, по случаю Дня города. Движение на том участке было перекрыто, но люди уже расходились, и музыканты складывали своё оборудование. И тут меня настигло ощущение того, что я нахожусь не в привычном питерском будничном центре, который я вижу каждый день и обошла и объездила вдоль и поперёк, я как будто открыла его заново, обойдя город с другой стороны. Как если бы я вернулась лет на 10 назад: мне снова 12, я стою на улице в центре города - в Центре мира. Здесь необычайно красиво, и все люди тоже какие-то особенные, не такие как в моём привычном южном гетто. Лет в 5 я переехала в Петербург из Риги и поселилась на Ветерках, откуда в центр в детстве я выезжала не очень часто - иногда по выходным, но обычно на какие-нибудь праздники. Для меня поездка в центр всегда была чем-то особенным. Стоило пересечь невидимую границу - и ты оказывался в зоне Центра, где всё происходящее выглядело как-то особенно, я даже не знаю, как это описать. И сегодня ко мне внезапно вернулось это детское чувство восприятия, время сделало шаг на 10 лет назад: нет ничего - ни работы, ни начальства, ни преподов, ни диплома, ни неврозов, ни разочарований в других людях - другие люди ещё не стали частью моего мира, я ещё не знаю толком, что такое человеческое общество, поэтому каждый похожий предстаёт в романтическом ореоле своего архетипического образа, как выходец из какого-то другого мира, куда доступ мне пока ещё закрыт. Я - сторонний наблюдатель, Зритель, и мне нравится наблюдать за тем, как живут эти сверхъестественные люди, люди из другой реальности, за самой другой реальностью, которая разворачивается перед моими глазами. Нет никакого Интернета, нет друзей, нет любимой музыки, нет даже книг - кроме тех советских энциклопедий, огромных тяжёлых книг с картинками, призванных помочь маленькому человеку познавать мир - я очень любила их рассматривать. Бывает, катаешься на качелях часа 3 без остановки, тебя уже зовут домой обедать, а тебе слишком хорошо на жарком летнем солнышке, и кожа так вкусно пахнет улицей...хочется вечно качаться вперёд-назад и смотреть, как приходят и уходят мамы с колясками, как усатый дядя в очках выходит со своим чемоданчиком из магазина и направляется домой, как мальчишки гоняют мяч или сооружают себе дом на дереве. Но надо идти. Идёшь, пошатываясь, выбравшись из качелей, приходишь домой, и вместо того, чтобы идти после обеда спать, садишься с дедушкой рассматривать удивительных морских существ, обитающих на дне океана. Есть только эти картинки и предельно чувственное восприятие мира (казалось бы, чем я жила лет в 10-12? вот этим и жила), которое вновь ко мне вернулось. Нет, мои проблемы, тревоги, мои переживания, знания, паутина связей и воспоминания - невероятная пропасть, которая разделяет 12-летнюю меня, осторожно переступающую порог "центрального" мира и с любопытством наблюдающую за таинственной жизнью взрослых из своего уголка и меня теперешнюю, обитающую в однородном пространстве, которое прерывается только белыми пятнами на моей мысленной карте, - никуда не исчезла, но к рациональному машинальному восприятию реальности вдруг добавилась эта забытая чувственная новизна. Когда я возвращалась домой, я встретила парня, с которым мы гуляли во дворе, когда были маленькими. Я всегда его узнаю, но не помню его имени, и мне как-то стрёмно с ним заговаривать, он-то уже наверняка меня не помнит. Вот и сегодня он шёл какой-то грустный, опустив голову, закуривал сигарету, и я снова ничего не сказала.

Возможно, я просто схожу с ума. Вчера у меня был очередной приступ невроза, у меня ничего не получается, меня выбрасывает из мира взрослых.

Основы

Человек не воспринимает мир непосредственно: как для всего мира, так и для каждого объекта в этом мире у нас есть своё представление, посредством которого мы видим мир. Связано это с тем, что наше мышление определяется языком, на котором мы говорим – с того самого момента, когда человек впервые применил слово-символ для того, чтобы обозначить некий объект, которого нет поблизости, на который нельзя показать пальцем. Для каждого объекта этой действительности у нас есть знак. Знак, состоящий из означающего (психического отражения сигнала-заменителя; проще говоря, само слово) и означаемого (содержательная сторона знака, образ, заменяющий в сознании человека объект; проще говоря, сам объект), которое в свою очередь распадается на денотат, десигнат и коннотат. Денотат – стандартный образ, возникающий в нашей голове, когда мы слышим слово, замещающее объект; десигнат – общее понятие об объекте как о представителе класса таких же объектов (представление о том, что отличает этот объект от объектов другого класса), коннотат – отношение говорящего к объекту. Таким образом, обладая системой знаков, которой мы пользуемся в речи, мы вступаем в область символического, и уже не можем воспринимать мир непосредственно, в отличие от животных, которые, не обладая системой означающих, так и делают.

Для себя у нас тоже есть образ, мы представляем себя как-то, и это представление формируется тогда, когда мы впервые видим себя в зеркале. Лакан называет это "стадией зеркала". Постепенно мы начинаем идентифицировать своё "я" с этим самым отражением, которое становится нашим образом, Gestalt'ом. Но это не Real-ich, не наше настоящее "я". То, как мы себе себя представляем принадлежит области нашего воображаемого. Область реального для нас навсегда закрыта, мы не можем себя увидеть со стороны, не можем постичь своё бытие во всей его полноте, поскольку реальное "я" всегда от нас ускользает. Как говорит Славой Жижек, "Реальность - слепящее солнце, на которое невозможно смотреть прямо и которое можно увидеть только глядя вкось, со стороны, при искажении перспективы - если мы смотрим на него прямо, то его свет ослепляет нас...Реальное, таким образом, структурируется/искажается в "гримасу", которую мы называем реальностью, при помощи восстанавливающей символической сети".

И далее Сартр: «Поскольку в существовании другого мне открывается мое бытие, которое я не могу ни усвоить, ни даже постичь, это существование мотивирует два способа отношения к нему: другой глядит на меня, он как таковой держит секрет моего бытия – он знает, что я такое; так глубинный смысл моего бытия оказывается мне внеположным, он заключен в некотором отсутствии – другой, таким образом, имеет надо мной преимущество. Итак, я могу попытаться отвергнуть бытие, приданное мне извне […] Но последнее мыслимо лишь при условии, что я усвою себе свободу другого. Таким образом, мой проект возвращения себе самого себя является, по сути, проектом овладения другим»"

Итак, субъект оказывается расщеплённым на «Я»-воображаемое (находящееся, соответственно, в поле воображаемого), Real-ich, ничто, которое субъекту никогда не познать и чью нехватку он ощущает (в поле реального). Но есть ещё поле бессознательного, в котором присутствует Другой. Нами движет желание, точнее, желание желания, мы хотим быть любимыми, нам важно завоевать расположение Другого, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся в результате нашей невозможности полного постижения собственного бытия без Другого (кто я такой? я – это не-Другой, и только Другой видит меня целиком, в качестве объекта).  Любовь – это желание Другого.

Другой – сложная концепция: с одной стороны, мы ведём с Другим внутренний диалог, наши желания направлены к Другому в нашем бессознательном, и то, как мы вербализуем наши желания, обычно подвергается анализу (различные метафоры, метонимии, которые скрывают наши истинные, реальные желания от нас); с другой стороны, Другой - некто, представляющий для нас авторитет и тот, чьё признание для нас изначально важно - например, образ матери или отца; Другой может быть порождением самого языка, заложенных в нём скрытых законов, бессознательно управляющих нашими желаниями и , наконец, Другой – это просто Другой.

Так вот, любовь – желание Другого. Как говорил Лакан, (примерно) «любовь означает отдавать то, чего у тебя нет тому, кому это не нужно». У тебя нет того, что находится за пределами тебя самого, твоего восприятия, то самое «ничто», Real-ich. Однако признать, что тебе чего-то не хватает, свою неполноту, «кастрацию» бывает сложно, особенно для мужчин. Влюблённый мужчина выглядит довольно смешно, «любовь феминизирует», что может быть ниоч как для самого мужчины – он будет чувствовать себя неловко из-за своего положения любящего, так и для женщины, которую будет смущать «кастрированный» мужчина.

Кроме того, «Желание никогда по сути не направлено на достижение своего объекта, это такое дело суть которого в самом деле, движении, но никак не в достижении; желание направлено лишь на то, чтобы воспроизводить себя как желание (именно потому излишнее приближение к объекту заканчивается смертью желания, либо страхом, бегством прочь). Таким образом, желание оказывается максимально диалектичным, оно в любой момент может развернуться на 180 градусов, соскочить на иной объект.»

Такие дела.